С неба в бой – это воздушный десант. С корабля на берег – морской. А из вагонов на перрон? Неужто железнодорожный? Нет, гораздо круче – революционный! 8 декабря 1917 года (21-го по новому стилю) на харьковском вокзале высадились балтийцы Николая Ховрина. Извечно сухопутный город накрыло пенистой штормовой волной. Хорошо еще, что не медным тазом…

О вкладе революционных матросов в установление Советской власти написано очень много. Всякого: и восхищенного, и возмущенного. Согласитесь, это заслуживает уважения – в компании с красногвардейцами за считанные часы взять под контроль важнейшие городские объекты. Наплевав, среди прочего, и на искреннее негодование харьковских большевиков.Кое-чему можно удивиться: «братишки» оказались революционнее самого вождя. Известный ленинский перечень – «телефон, телеграф, железнодорожные станции, мосты в первую голову», они расширили весьма основательно. За счет торговых точек. «Сразу же по прибытии большевистского воинства начались массовые грабежи, – повествовал в своих мемуарах украинский социал-демократ Чеботарев. – Разбивались окна в магазинах, а иногда и двери выносились, и эти «герои» брали все, что только хотели».

Ладно, Чеботарев – «буржуазный националист». Но ведь и сам Ховрин, доживший, кстати, до преклонных лет, вспоминал нечто подобное. Правда, сквозь зубы: «Люди из нашего отряда провели несколько самовольных реквизиций. Это было уже чрезвычайное происшествие. Несмотря на все старания, виновных разыскать не удалось».

Полноте, Николай Александрович: какое там «чрезвычайное»! Да и напрягаться для розысков особо не требовалось – увлечение «реквизициями» было повальным. Нарком Антонов-Овсеенко в «Записках о гражданской войне» выразился прямее некуда: «Отряд Ховрина оказался совершенно небоеспособен: его матросы предались грабежу». Или вот еще: «Отряд Ховрина пришлось ликвидировать, так как он совсем разложился». Однако повоевать в Харькове и его окрестностях балтийцы все-таки успели…

Огромный памятник неизвестному матросу следовало бы поставить на Благовещенском базаре. Именно там 13 декабря 1917 года состоялось «морское» сражение, весьма характерное для бурного революционного времени. Почему «неизвестному»? Да потому что не осталось в «анналах истории» фамилий его участников – одна лишь скупая газетная заметка. «Земля и Воля» расстаралась: «Часов около девяти на Благбазе появился отряд вооруженных матросов, которые пытались задержать солдата (личность не выяснена). Толпа обывателей стала защищать задержанного и уже стали раздаваться крики о разоружении отряда, причем собралось вокруг матросов достаточное количество солдат. Положение становилось критическим. Тогда отряд взял наизготовку. Вдруг раздался в толпе выстрел. Один, другой… Завязалась перестрелка. Матросы стали отступать на Кацарскую улицу. Милиционер вынужден был лежать на земле и ждать разбивки дела. Убитых не было. Одну женщину ранило шальною пулею».

Скульптурным изображением якоря не мешало бы украсить нынешний парк Артема. Тоже ведь – «место матросской славы». Кирилло-Мефодиевским кладбищем в семнадцатом именовалось. 26 декабря там хоронили хорошего человека – председателя Районного комитета Юго-Восточной железной дороги К. М. Иванова. «Из речей над гробом выяснилось, – вещала газета «Нова Громада», – что покойник пользовался глубоким уважением среди своих товарищей. Он первым, еще когда властвовали жандармы, заявил, что время их господства прошло, и что теперь власть возьмут в свои руки рабочие и крестьяне».

Причем здесь матросы? А притом, что не контра отправила к праотцам великого революционера – еще большие революционеры. На станции Староверовка несчастный железнодорожник попытался разрешить конфликт, возникший между пассажирами двух поездов – «солдатского» и «матросского». Вот только с вердиктом ошибся: единственный имевшийся паровоз предоставил солдатам.

За расплатою дело не стало. «Паровоз со всех сторон был окружен подоспевшими матросами, – сообщала «Жизнь России». – Вошедшие сбросили Иванова с паровоза. Те, что стояли внизу, набросились на него с криками «буржуй» и угрозами». Два револьверных выстрела и один штыковой удар навеки отучили Иванова перечить морякам…

Впрочем, что мы все о местах да о местах? Надобно и о личностях вспомнить: преинтереснейшие особи отметились в Харькове. Сам «матрос Железняк» – герой популярнейшей советской песни, ходил по улицам слобожанской столицы. Тот самый, у которого были нелады с географией: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…»

Ходил Железняков не один, а вместе с большевицким святым – участником штурма Зимнего Эйженом Бергом. Правда, «канонизировали» Берга не за питерские и не харьковские – уже за каспийские «подвиги». Бывшему машинисту линкора «Севастополь» выпало стать одним из «двадцати шести бакинских комиссаров», вознесенных до небес советской пропагандой. Эх, не читали сладкопевцы ховринских мемуаров…

В книжице «Балтийцы идут на штурм» имеется любопытный эпизод, доказывающий, что не в Харькове и не в Чугуеве «разложился» отряд Ховрина. Он уже прибыл сюда прогнившим! Еще в Москве, при отправке отряда, Эйжен Августович умудрился вызвать дипломатический скандал – «реквизировал» машину бельгийского консула. Оправдался тем, что действовал из «классовых» побуждений – физиономия дипломата показалась буржуйской. А касательно языка… Так для латыша все едино – что русский, что французский.

«Разбушевавшаяся стихия» успокоилась весной восемнадцатого: кайзеровские войска поспособствовали. Отношение харьковчан к революционным матросам выяснилось в конце апреля, когда немецкие солдаты выставили перед Дворянским собранием пригнанных из Севастополя пленных черноморцев. Отбивать их довелось от озверевшей толпы! Вот такая у нас «морская слава»…

Эдуард Зуб, для «Пятницы»